По обе стороны от… - Борис Рабинович

Время от времени Львович пытался ругаться с теми, кто нас обгонял. Истерично кричал в открытое боковое стекло загадочное «факин шмак» и высовывал поднятый средний палец в окно. Одним словом, всячески показывал на то, как он хорошо ориентируется в дорожном движении Нью-Йорка.

Справа и вдалеке открывалась панорама Манхэттена. Удивительно знакомая, просто хрестоматийная картинка из голливудских фильмов: серые близнецы-кирпичи международного торгового центра, остроконечные «Chrysler» и «Empire State Building». Первые в моей жизни небоскребы. Московские высотки не в счёт. Осознать реальность происходящего было не в моих силах. Я дал своему сознанию полную свободу. Не обременял его необходимостью прочувствовать важность момента. Да и не получилось бы. Я посадил себя в кинозал и наблюдал фильм. Вернее, я смотрел фильм о человеке, который сам смотрит фильм. Ведь еще позавчера вечером я собирал свой убогий скарб на шестиметровой кухне родительской квартиры в городке, где за жигулевским пивом черниговского производства стояли в очереди по полтора часа. Где самым высоким небоскребом была убогая пятиэтажка для работников райкома партии.

– Факин шмак! – вопил очередному обгоняле мой новый американский знакомец.

– Гетта фак ари хиа-а-а-а-а! – неслось ему в ответ.

Не первой свежести американский автомобиль нёс меня к какой-то совершенно новой, неведомой странице моей жизни.

Я дебильно улыбался.

Между тем, слегка успокоившийся Львович хотел удивлять меня и дальше. Предложил заехать по дороге в магазин, купить пива. Я готов был удивляться.

Припарковались у придорожной продуктовой лавки. В Нью-Йорке их называют красивым словом «гросери». Пиво было предложено выбирать мне. Я и ранее то с трудом делал выбор между «Жигулевским» и «Мартовским». Просто ни разу в жизни не лицезрел их вместе. А тут…

Я почему-то схватил двухлитровую стеклянную бутыль «Old England». Наверное, это был самый неосознанный поступок в моей жизни на тот момент. Даже поступление на естественно-географический факультет пединститута было делом более закономерным, чем тот выбор пива.

Въехали в Бруклин. Нас окружили типовые многоэтажки из темного кирпича цвета высохшего говна. Казалось, что и пахнуть дома должны соответствующе. Обошлось. В воздухе хватало других ароматов. Запахи неведомых блюд из многочисленных кафешек и ресторанов, высокооктановый выхлоп прожорливых автомобилей, соленый океанский бриз и, все-таки, запах говна сливались воедино. Дома были плотно оплетены нехитрыми узорами пожарных лестниц. Ничего примечательного. Множество лавочек и магазинов с элементами бездефицитного существования местных жителей скрашивали пейзаж. Правда в них наблюдался какой-то совершенно не свойственный моему понимаю о западной торговле легкий бардак. К примеру, рядом с алкогольными напитками мог продаваться стиральный порошок, или связки бананов соседствовали на витрине с электрическими лампочками. Но в целом, впечатления это не обламывало.

Со временем попадалось все больше людей в странных этнических одеждах – то мужчина с платком на голове, обтянутым жгутом и в белой простынке до земли, то девушка в парандже, опять же, в чем-то длинном, но уже черном. С увеличением на улице количества смуглых людей в длинных этнических одеждах почему-то увеличивалось количество мусора на этих улицах. Легкий горячий ветерок носил всевозможного цвета обертки и пластиковые бутылки от одной обочины к другой. Кое-где все это скапливались в небольшие кучки и горки.

Как оказалось, родители Алёны жили в арабском квартале. Цены на жилье тут были значительно ниже и примиряли бывших советских евреев с необходимостью сосуществования в таком противоестественном соседстве. Лишних пятьдесят долларов в месяц позволяли евреям не любить арабов чуть меньше. Да и какое дело было нашим советским иммигрантам до этих вековых разборок. Сами в такой каше…

Трехкомнатная квартира, на эмигрантском сленге «двухбедрумная», тоже ничем особым не впечатляла. Впрочем, и не разочаровывала. Только вот удивляло сочетание в жилище былого советского дефицита и американского старья.

Львович, слегка амортизируя на своих длинных ногах, достал стаканы тонкого стекла с убогим лиственно-травянным узором (советский дефицит) из кухонного пенала, висевшего слегка криво над мойкой (американское старье). Пиво не успело нагреться. Настроение было радужным. Сбывались мечты идиота. Пена переваливала через край и стекала на клеёнку с изображением картинок из книги о вкусной и здоровой пище издания пятьдесят шестого года (советский дефицит). Алена достала из горбатого холодильника «International» (американское старье) тонко нарезанный ломтиками (она сказала «слайсами») дырявый сыр. На кухонном столе издавал шум, но плохо показывал портативный телевизор «Шилялис» ядовито красного цвета (советский дефицит).

Взялись за стаканы с пивом. Не помню, был ли тост. Кажется, Львович что-то провозгласил за встречу в стране неограниченных возможностей. Я припал губами к янтарной жидкости. Пил нарочито жадно и быстро. Мол, по-другому еще не умею. Мол, тяжело соизмерять свою любовь к пиву с вашим капиталистическим изобилием. Сознание не на уровне, мол. Хотя, если честно, то пиво я не очень…

И вот, страна неограниченных возможностей преподнесла мне первый сюрприз. Допивая последний глоток, я почувствовал на языке инородное тело – мягкое и хрустящее. Быстро выплюнул на ладонь. Присмотрелся. Таракан! На дне поспешно схваченного стакана оказался обычный бытовой таракан! Такого подвоха от Америки я не ожидал. В раю ведь не бывает тараканов на дне стаканов из тонкого стекла! Но он лежал на моей ладони – до полусмерти придушенный челюстью, но все еще живой. Лежал и вяло шевелил лапками.

Знамение, в некотором роде, оказалось пророческим. В Америке было все. В том числе и холодное пиво сорока сортов. Но на дне каждого стакана имелся свой таракан. Жаль, что я тогда не придал этому знаку никакого значения. Я просто взял новый стакан.

Американская действительность запустила свой суровый секундомер.

***

Нужна была работа. Долг в девятьсот долларов угнетал.

С самого утра я слонялся по расплавленным улицам Бруклина. Как привидение вваливался во все попадавшиеся мне на пути лавки, магазины, офисы, рестораны. Тупо бормотал под нос:

– Ай лукин фор э джаб.

На меня смотрели, словно сквозь стекло. В лучшем случае обещали перезвонить. Говорили еще что-то, но это «что-то» я уже не понимал. Наше школьное «май нэйм из Борис» и «зис из э тэйбл» за английский язык тут не прокатывало. Я абсолютно не улавливал, о чем говорили вокруг. Все сливалось в одно нелепое горловое карканье.

Однажды меня все же пригласили на собеседование. Пригласили по протекции. Протежировала меня женщина без возраста – Инна. В СССР она заведовала дефицитным обувным отделом в киевском универмаге «Украина». В Нью-Йорке же за три доллара в час ей приходилось присматривать за четырехлетней сопливой девочкой Синди в семье умеренных еврейских хасидов.

Первая встреча с Инной запомнилась ее стартовой, произнесенной с неуместным пафосом фразой:

– Огромная удача и счастье, что ты попал в эту великую страну. Но чтоб стать здесь человеком и вытащить сюда родителей, тебе нужно будет съесть два мешка говна.

Я слегка смутился. Мне не хотелось есть говно даже в объеме спичечного коробка. Но слушал я ее внимательно. Она продолжала планировать мою жизнь в Америке по следующей схеме:

– Лет семь-восемь никаких пьянок-гулянок, никаких дискотек и путешествий, никаких клубов-ресторанов, никаких девочек-подружек. Только работа и учеба.

Работать, я так понял, мне предстояло в нескольких местах сразу. Ну, и параллельно учиться, конечно.

– Иначе, не выплывешь, – подводила итог моя американская наставница из универмага.

А мне тогда не исполнилось еще и двадцати двух. Перспектива не впечатляла. Такими жертвами становиться человеком можно было и в Зимбабве.

Самое интересное, что она была почти права.

Ее американо-еврейские работодатели держали шляпный салон и кондитерскую лавку. Собеседование мне предстояло пройти на вакансию продавца конфет. Инна уверила хозяйку, что английский у меня на уровне. Ну-ну, подумал я.

Пришел я на собеседование раньше назначенного времени. Инна уже была на месте. Прогуливалась с коляской вдоль тротуара. Я присоединился к ней.

Хозяйка конфетного бизнеса имела пустое американское имя – то ли Шелли, то ли Келли.

Она опоздала не более, чем на полчаса. Абсолютно непримечательная, словно выцветшая на солнце простынка, женщина с вычурной шляпкой на яйцевидной голове. Деревянная американская улыбка во весь рот, без малейших признаков желания улыбаться людишкам второго сорта. Традиционный выкрик «How are you doing?!», ответа от нас с Инной не требовал.